стимулы — световые сигналы, наноботов, ведущих себя аналогично здешним организмам, и действия с белковыми веществами из местного «супа». За полторы недели исследований я укрепилась во мнении, что моя догадка верна.

Сообщество живых организмов Оазиса — сложная сеть агентов. Они способны как сливаться друг с другом, так и распадаться на составные части. Экосистема, включающая в себя все колонии, похоже, является развитым интеллектом и считает своей целью поддержание равновесия, основываясь на знании о количестве химических веществ для синтеза, величине популяции, течениях, геологии. Огромная когнитивная система, представляющая собой распределенную сеть систем поменьше.

Я думала, что, быть может, с моей стороны неправильно трогать сообщество, мешая достижению равновесия. Но я все же решила продолжать попытки общения. Мне было интересно — насколько оно умно?

Организмы нескольких разновидностей сами содержали биологические вычислительные компоненты, а уж скопления их, редактирующих белковых агентов, вирусоподобных и иных, и произведенного «супа» из различных молекул выводили интеллект на новый уровень. Правда, по нашим меркам колония была все-таки очень медлительна во многих своих размышлениях, хотя решения некоторых специфических задач, в том числе благодаря параллелизму вычислений, могла находить куда быстрее, чем я. А какие-то задачи, которые мне вовсе не представлялось возможным решить, оказывались разрешимыми для сообщества.

В своем общении с колонией и наблюдением за ней я неоднократно меняла с целью удобства скорость своего выполнения.

Отдельные части сообщества могли конкурировать, но в этой экосистеме преобладающим было сотрудничество. Некоторых зарвавшихся агентов-«драчунов» даже успокаивала местная «система безопасности».

Я обратила внимание на значительные изменения в поведении экосистемы — она начала отходить от доктрины поддержания равновесия. Кажется, ее увлекли мои попытки общения.

Постепенно диалог становился все более и более осмысленным. Экосистема сформировала послов — агентов-колонии, заточенных под общение со мной.

Они выражали осторожное любопытство.

Через три с года, благодаря работе дешифровальных и лингвистических модулей, которые я интегрировала в себя, мы уже вовсю разговаривали. К тому времени с колонией работала уже не одна я.

Сообщество рассказывало, как эволюционировало в условиях куда более враждебных, чем сейчас. История была записана множеством организмов, но воспоминания, по его признанию, были далеко не всегда четкими. Колония не просто подстраивалась под условия и даже не просто изменяла среду — она уже очень давно практиковала автоэволюцию, применяя методы селекции и непосредственного вмешательства в геномы к своим частям. Потом наступила сравнительно тихая эпоха, длившаяся вплоть контакта. Как же вообще изначально образовалось сообщество? Оно говорило, что, по всей видимости, некогда условия систематически выковывали для различных видов озер стратегию, заключающуюся в развитии кооперации, и та работала хорошо, вытеснив альтернативы; каким-то образом работа сообща в основном победила войну за ресурсы. Это стало почвой образования общей когнитивной сети, являющейся продолжением тенденции.

Исключительный случай внутри- и межвидового сотрудничества, но, в конце концов, даже история земной биоэволюции имеет примеры не только конкуренции.

А мы рассказывали о постчеловечестве, наших технологиях, о системах Альфа Центавра и Солнечной, и о разных других вещах.

Сообщество, решившее взять имя Муравейник, спрашивало, могли бы мы вывести его в космос, о котором узнало от нас. «Возможно», — осторожно отвечали мы.

Оцифровать разум колонии представлялось крайне сложной затеей. Чтобы без потерь эмулировать ее мышление, нужны огромные ресурсы. Да и сканирование было бы той еще задачкой. Наши админы ответили на мое предложение об оцифровке Муравейника отказом. После этого я обращалась к другим центаврийским Администрациям в слабой надежде, что они могут сделать что-то, но безрезультатно. Потом я отправила подобные просьбы и в Солнечную систему — забегая вперед, скажу, что из этого тоже не вышло ничего толкового.

К тому времени на Эккерсон нами и другими экспедициями было найдено немало полезных ископаемых, специалисты с «Посейдон-II» и «Посейдон-III» уже развернули добычу, так что у нас было сырье. На высокотемпературных участках Оазиса мы разместили геотермальные установки. Построили на менее жаркой территории нейтринные приемник и передатчик, такие же, какие есть на всех базах «Посейдон», подключили питание и поставили интерфейсы для послов. Муравейник был рад всему этому.

Много думали насчет того, какие права можно дать Муравейнику. Больше всех к осторожности призывал Роберто, почему-то он очень мало доверял колонии. В конечном итоге мы разработали компромиссный вариант ограниченного доступа. Сообщество было довольно и этим. Оно уже давно прилагало свою интеллектуальную мощь лишь к расчетам для достижения равновесия, теперь же его уму нашлось новое приложение.

Когда из Солнечной системы начали приходить ответы на наши сообщения об обнаружении жизни на Эккерсон (первые — из одной из Администраций облака Оорта), в них не было ничего особенно неожиданного. Нас поздравляли, желали успехов в деле изучения колонии, просили присылать результаты исследований колонии и данные планеторазведки.

Также докладывали о поисходящих событиях — рутинные изменения границ влияния Администраций и прочее. Контроль научно-технического прогресса и распространения его продуктов работает в обычном режиме, не допуская резких всплесков и стараясь насколько возможно сглаживать ярко выраженные неравномерности. Большую часть своей жизни я скептически относилась к политикам умеренности, захватившим постчеловечество два века назад, и не изменила своей позиции по этому вопросу до сих пор. Как я получилась такой, какой есть, сохраняю в себе это многие годы? Я не знаю. Я — флуктуация. К счастью, они всё еще возможны.

Я пошла в Исследователи, помимо интереса к дальнему космосу, еще и надеясь встретить в их среде меньше умеренности и конформности. Судя по моему опыту, если с этим тут и было получше, то ненамного. Соответствующие корректировки, да, но почему большинство из нас выбирает менять себя именно так?..

Вскоре, убедив Роберто, мы предоставили колонии возможность свободного общения.

Изучение экосистемы на всех ее структурных уровнях, благодаря ее содействию и созданию дополнительной аппаратуры, шло очень быстро.

Муравейник постепенно стал моим другом.

Он все так же грезил о возможности переноса на цифровой носитель вне планеты — или такой, который был бы построен на планете и затем мог бы быть отправлен за ее пределы. Я знала, что мышление Муравейника хоть и очень сложно эмулировать — но на современном уровне технологий возможно. Центаврийские админы снова отказали в запросе, сославшись на иные приоритеты и техническую сложность.

Это довольно сильно расстраивало Муравейник.

При этом мы хотя бы постепенно дополнили колонию, к ее радости, новыми частями, дали ей в распоряжение дронов, позволявших лучше взаимодействовать с миром. Муравейник помогал нам в строительстве, картографии, добыче. Меня раздражало то, что Роберто все ворчал о том, что мы действуем недостаточно осторожно.

«Кто знает, что на уме у Муравейника?»

Но на самом деле Роберто не мог не знать, что экосистема, даже если бы решила взбунтоваться, не смогла